Вадим Давыдов | ARDET VERBUM

Эта акция  стала одним из ярких событий времен Второй мировой войны.  Реальной символикой подлинного героизма и не менее жизненного предательства. 

Гейдрих - создатель политической тайной полиции, гестапо. Организатор спецоперации по уничтожению  советского генералитета руками Сталина - дело Тухачевского. «Архитектор» Холокоста.

За исключением двух добровольных изменников, погибла вся небольшая группа чехов, британских парашютистов, задействованных в  той операции. В 1946 году  предателей казнили в Праге. Нацисты показательно сожгли деревню Лидице, расстреляв всех мужчин, старше 16-ти лет,  а женщин  отправили в лагеря уничтожения.  Разгромили и подполье. Сотни людей были арестованы, большинство расстреляны или уничтожены в лагерях.

Из непосредственно  помогавших диверсантам случайно выжил только один из руководителей. При аресте он успел проглотить две капсулы с героином, немцы успели его «откачать», ничего не добились на допросах, приговорили к смерти, но ажиотаж  к тому времени спал и  он «дотянул» до Победы.  

Богуслав  - единственный из тех подпольщиков, связанных с «делом Гейдриха», доживший до наших дней. Тогда ему бы 21 год. 

 - Почти все  антифашисткой подполье, не коммунистическое, оказалось связанным со спортивной организацией Чехословакии  «Сокол».  Я пришел туда еще в пятилетнем возрасте.  В «Соколе» молодежь  не только занималась различными видами спорта, но нас воспитывали в любви и к демократической республике и к Родине. Жил я в городке Мельник, рядом с которым проходила граница с Германией. И, надо признаться, немцев мы не любили. Дрались с ними. Но так и жили. Немцы, а их в Судетах было почти три миллиона, и чехи.

Оккупация  в  марте 1939 года прошла тихо и мирно, но у меня она вызвала резкое неприятие. В то время я был студентом, учился в институте, и для многих из нас происходящее было  унижением. Кроме того, учебу немцы сразу отменили и я успел сдать только два экзамена. Закончил я институт, кстати, только в 1968 году.

 C приходом немцев закрылись и отделения спортивного «Сокола», где в местном филиале я был заместителем председателя.

 Вскоре я встретил товарища по «Соколу», с которым выступал и завоевывал медали на соревнованиях по гребле на каноэ и  посетовал, что ищу работу. Товарищ предложил варить мыло. Выбирать не приходилось и так я стал рабочим мыловарни, а  потом на мельницах. Но работали мы и держались вместе, потому что знали друг друга по занятиям в «Соколе». 

И вот как-то, в сентябре 1941 года мой друг Вацлав Марачек получил письмо из Праги, из которого понял, что «Сокол»  связан с подпольем и есть боевая группа. Вацлав сказал и мне, и ребятам, что, если хотим, можем присоединиться. Мы согласились. Но не знали, что делать. Все это было тайно. Затем получили первое задание: отслеживали какие поезда проходят через станцию, как выглядят, что перевозят.  Дважды я носил пакет с информацией в тайное место. Боевых акций не предпринимали.  Не было команды, да и условий. Они тогда были бы бессмысленны и опасны и для нас, и для населения.

В конце 1941 года в Чехии высадились парашютисты из Англии и связались с ребятами из бывшего «Сокола». 27 мая 1942 года, в день покушения на Гейдриха, я был Праге - отвозил на явочную квартиру пакет, но  не мог вернуться, потому что город уже был закрыт. Cвязной сказал, чтобы я переждал , потому что будут аресты. Немцы искали свидетелей  покушения и вскоре  вышли на нас. Дочка одного из подпольщиков отнесла с места покушения брошенный парашютистом велосипед, залитый кровью. Ее видели и описали бдительные и лояльные к власти чехи. Так гестапо вышло на подполье. С июня начались повальные аресты. 

К тому времени я вернулся домой и однажды, когда меня дома не было, к нам пришли  гестаповцы, чтобы арестовать.  По совету родителей мы спрятали мой пистолет  в огороде, закопали. А а я  пошел в здание суда, где распологалось гестапо. Сам пошел. Мол, искали, что случилось?  Все равно найдут.  Бежать было некуда – в Праге людей арестовывали сотнями. 

Из гестапо меня, понятно, не выпустили. Посадили в одиночную камеру, начали допрашивать, но я ничего не знал. Ни о подполье, ни о покушении на Гейдриха. Вскоре меня и еще  троих ребят  из «Сокола», уже арестованных, повезли в гестапо в Прагу. В центральную тюрьму страны Панкрац. Там на  первом допросе сразу предупредили, что к ним легко попасть, но трудно выйти. А затем следователи заявили, что, что я передавал в одну пражскую семью, Новаков, продукты для парашютистов, которые там прятались. Так и было. Но я объяснял, что просто якобы давно знаю эту семью и привез продукты в помощь  из  провинции друзьям в большом городе.  Гестаповцы не верили. Начали сильно бить. Новый допрос и новые пытки. И снова. Так продолжалось несколько дней. Но  я стоял на своем. 

Тогда они показали мне бумагу -  написанные от руки показания, но закрыли лист с  текстом и оставили только подпись.   - Знаешь кто это? Я подпись узнал.Это был руководитель отделения нашего «Сокола». Немцы сказали, что он подпольщик и во всем  признался. А поскольку я был его другом и помощником, то тоже должен был что-то или кого-то  знать. Они провели еще четыре допроса и опять сильно били. Я был весь в синяках и крови. Спасло то, что был молод и с детства занимался спортом. Охранник,когда я оказался в камере, якобы поделился, что видел моего друга и тот  советовал всем говорить правду. И как бы даже просил это передать. Но я ничего не признавал, что меня и  спасло.

Мой друг, наш связной, тоже обо мне ничего не сказал. Его отправили в тюрьму в Терезин и вскоре он оттуда аккуратно  написал письмо на третий адрес, так как знал, что адресат не будут отслеживать. Не за что. А те люди передали то, что касалось меня, моей маме. Он также сообщил, что кто-то назвал Вацлава Марочека, руководителя нашего «Сокола» подпольщиком, а меня взяли, как его близкого друга. И у немцев на меня ничего реально нет. 

Когда меня в конце концов освобождали, то гестаповец приказал снять одежду, а у меня все тело было в кровоподтеках и синяках. Он спросил – откуда это? Я ответил, что неудачно упал, когда водили в душ и еще раз, когда вели в камеру, в подвал. Гестаповец спросил также, как ко мне относились у них. Я ответил – Замечательно. В Панкраце хорошо. 

Тогда он сказал, что мне надо работать и думать о жизни. Но, если теперь никуда не возьмут, то вот его телефон – он  с удовольствием готов встретиться и помочь. Меня  в гестапо выручило, что был молодой, здоровый и упорный. Целый  месяц допрашивали и били. Если бы признался, то не вернулся бы домой. Но таких, как я оказалось немного. 

Гестапо к тому времени вернулось за женами тех, кого признали подпольщиками. Из Терезина их , 240 человек, потом отправили в лагерь Маутхаузен, где и убили. В живых тогда из всех осталось только несколько человек – немцы надеялись, что через них смогут еще что-то прояснить. Кроме моих нескольких знакомых по «Соколу», пражские члены на нашей сети все погибли.

А в семье Новаковых действительно прятались диверсанты-парашютисты. Я дважды был у них, привозил продукты, прямо с поезда. Один раз и  видел двоих парней- парашютистов. Но не говорил с ними и не оставался. Да  у  нас и  было запрещено говорить при свидетелях. Только один на один. 

Конечно, большинство и не думало о сопротивлении. Но у меня ненависть к оккупантам моей  страны была такая, что не думал об опасности. Вскоре после возвращения домой  в Мельник, на меня опять вышли подпольщики, и я был с ними уже до восстания в мае 1945-го года. Мы  всё начинали заново, потому что немцы взяли всех руководителей нашего «Сокола» в Чехии . Никто из  них не не выжил. Репрессии выкосили подполье, но посеяли настоящую ненависть. Мы не шли на боевые акции и ждали, когда приблизятся Красная армия или американцы. 

А пока обменивались информацией, старались достать и искали в лесу оружие. Руководил нами потом бывший капитан чешской армии Ленский. После оккупации он ушел в Россию. И оттуда его к нам  сбросили  с самолета с передатчиком, уже в конце войны. В Мельнике стояла часть СС и  размещались чешские рабочие службы. 

Когда в мае 1945 началось восстание мы вытащили  оружие и осадили эсэсовцев. Но сначала взять не могли – у нас были в основном охотничьи ружья. Cо второй атаки эсэсовцы сдались. Всех разоружили и отвезли на сахарный завод. Наши патрули блокировали дороги и переходы.  Потом нам сдались и другие немцы -  почти пятнадцать тысяч человек. Два часа они переправлялись через пограничную реку и потом нам сдались. 10 мая пришли советские и польские солдаты. Мы  им и сдали немцев. Но накануне, девятого мая, город бомбили, хотя мы уже ждали русских.

Жаль, лучшие погибли. А после Победы все вокруг вдруг оказались патриотами и чуть ли не участниками Сопротивления. Они потом в один голос и стали говорить, что мол не надо было убивать Гейдриха.  Не было бы столько жертв.  Конечно. Не надо сопротивляться – и при нацистах жить можно. Кому можно - а кому и нет.  Они считают, что пусть только русские, англичане и американцы сражаются. А мы переждем и станем судить, кто что правильно или неправильно сделал.  

После войны я женился на замечательной  девушке Анне. Мы и сейчас с ней. Так вот, она бегала на станцию через которую везли  заключенных и, рискуя, передавала людям сколько можно еды. И мы оба так, как те, не считаем. Я выполнил свой долг, как мог, и рад, что моя Родина - свободная страна.

Они оба, по провинциальному, долго стояли у дома, провожая. Одни. Но это понятно - из-за возраста. И не одинокие -  потому что вместе.

- А где вы это покажете? – не выдержала Анна. – У нас брали интервью и наши, чехи, и англичане, и немцы.   Хотя русским,тем более, близко. Столько вынесли...

Иногда просто невыносимо говорить правду. Лучше пожать плечами. 

Я съезжал по дорогам вниз, на равнину Чехии и думал, что все-таки у каждого в этом мире свое понятие о состоятельности жизни. Тех, у кого она состоялась, нередко и не увидишь, и не услышишь. Особенно, когда  всплывает время барабанов, как сейчас. Ничего,  Пусть гремят. 

Главное, что  не маршевые...