![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gabblgobВчера читал пейджер речь Махатхира Мухаммада на той самой конференции, куда ВВП ездил щёки надувать, типо Россия — исламская страна, ога. Перевод корявый, ну, да ладно.
Красной линией через весь текст: мусульман унижают, мусульман оскорбляют, мусульман третируют, над ними смеются. Это безобразие, это недопустимо. Нужно собраться, объединиться и показать обидчикам кузькину мать. Каддафи дует в ту же дуду уже лет сорок. А тут к ним присоединяется строительпамятника террорюгам исламского «культурного центра» г-н Фейсал Абдул Рауф.
Это любимая тема мусульман, даже весьма приличных с виду — мы такие бедные, но гордые и очень мстительные. Мы вам отомстим за все унижения!
Я только не могу никак понять: о каких таких «унижениях» и «обидах» речь? Их грабят проклятые ТНК? Очень неприятно, согласен. Но ТНК грабят всех — и негров, и малайцев, и даже белых англосаксов протестантского вероисповедания. И уж без помощи местных исламских элиток злодеи-олигархи из ТНК ни в одной исламской стране и дохлой мыши бы не украли. Может быть, они «обижаются» на то, что их как-то не так, не по уму и не по заслугам, встречают на Западе? Вот об этом я как раз хочу рассказать парочку историй.
История первая
Я тогда преподавал компьютерную безграмотность на интеграционных курсах (пришлось даже книжку по Windows+Office специально из нескольких источников скомпилировать — иначе невозможно было работать). В одной комнате шли мои занятия, а в соседней — занятия по немецкому языку, опять же, для «интегрантов».
В один прекрасный день (поздняя весна, почти лето, довольно жарко) появляется у нас некий господин из гордой и независимой исламской страны (пусть будет г-н Хассан). Начальство встречает его, как дорогого гостя, (ведомство по трудоустройству, страдающее тяжёлой формой интеграстии — потом как-нибудь объясню, в чём это выражается — за каждого такого студиозуса перечисляет фирме нехилую денюжку) и торжественно препровождает его в кабинет, где проходит (только начался) урок живаго великонемецкаго языка.
Через 10 минут г-н Хассан вылетает из кабинета — красный, как рак, и сталкивается чуть ли не нос к носу с шефом. Дальше происходит примерно такой диалог:
— Господин Хассан?!
— Я не быть туда!
— Куда «туда»?!
— Туда! (машет рукой в сторону кабинета). Я не учить туда немецкий!
— Прошу прощения, но почему?!
— Женщина!
— Женщина — что?!
— Женщина учить! Я мужчина! Нет мужчина учить? Почему нет мужчина учить? Женщина! Голова, волосы! Нога, рука, голый! Я не учить так! Нельзя!
Для маленькой консалтинговой фирмы, которая участвует в интеграционных программах, каждый студент — это удача. А потеря, соответственно, — неуд. Шеф делается сначала серым, а потом приобретает цвет варёной свёклы. Дело в том, что женщина, у которой не желает учиться немецкому г-н Хассан — как раз хороший специалист с соответствующим образованием и жена шефа. Да, чуть не забыл: шеф — африканец. Негр, стало быть. Соответственно, г-н Хассан позволяет себе орать на шефа и смотреть на него, как на говно: какой-то негр тут ему, Хассану — Хассану, пля! — командует, подумать только!
Понимая, что сейчас мультикультурная «идиллия» этой страны затрещит по всем швам, бочком выдвигаюсь так, чтобы сподручней оттащить шефа в направлении его кабинета.
В этот момент из кухни выходит наш столяр-плотник-прислугазавсё — немец, женатый, кстати, на африканке, крепкий мужик хорошо за пятьдесят. По лицу его видно — всё слышал. Он вежливо, но плотно берёт г-на Хассана за локоть одной рукой, а другой показывает на дверь:
— Выход — туда! Твоя идти — моя твоя проводить. Нога марш!
Занавес.
История вторая…
… приключилась уже в другом месте. Будучи в некотором роде «вольным стрелком» в коллективе — рабочий день ненормированный, могу 14 часов в офисе просидеть, могу 5 — в этот день я пришёл чуть ли не к обеду. И вижу: в холле сидит натуральный хизбаллон — штаны в носки заправлены, рубаха ниже колен, шапко вязаное на голове, борода клочками. Я, честно говоря, слегка оторопел: как-то ни среди коллег, ни в списке клиентов ничего такого вроде бы не значилось.
Снедаемый любопытством, заглядываю к нашему кадровику. Оказывается, зовут гостя Наср-Алла, и он — соискатель на место программиста по Javascript и чего-то там с веб-сервером нашего продукта. Наш демократичный до мозга костей генеральный — бывший хипарь, ныне доктор математики, любитель брюта и гоночных автомобилей — разместил объявление о найме через ведомство по трудоустройству. И вот результат.
Как сказано выше, генеральный — славный мужик во всех смыслах этого слова. Начав с арендуемого гаража, сегодня он возглавляет фирму с четырьмя филиалами — в Лондоне, Цюрихе, Сингапуре и Аделаиде, в которой работает почти полтысячи человек. Мы называем его просто Фредди. По пятницам он (если не инспектирует зарубежные штаб-квартиры) вместе с сотрудниками уговаривает ящик шампанского — разумеется, после работы, развлекая публику историями своей бурной юности.
Вообще, о нашем коллективе следует хотя бы немного рассказать. Это самый настоящий интернационал — помимо немцев, которых, в общем, большинство, это шведы и чехи, индийцы и поляки, китайцы и русские, евреи и турки (и ваш покорный слуга). Это не «мульти-культи» — это европейцы. Именно они олицетворяют будущее Европы, которое всё ещё, несмотря на многочисленные проблемы, возможно. Они — Европа, которую я люблю и частью которой — по крайне мере, мне хочется в это верить — являюсь.
Вот Фредди — он до сих пор не избавился (подозреваю, нарочно) от своего протяжно-щебечущего цюрихского акцента, придающего отрывистой немецкой речи не передаваемое никакими словами очарование. Вот его ближайший друг и соратник, несмотря на разницу в возрасте — директор лондонского офиса Стэнли Хабиб, сын француженки и пакистанца, безукоризненно вежливый и в то же время сердечный, технократ с блестящим образованием, полученным в Массачусетском технологическом — хоть к ране его прикладывай. Вот Кармен — она родилась в Доминиканской Республике, переводит документацию к нашему продукту на испанский и помогает партнёрам из Латинской Америки в переговорах — кажется, я ни разу не видел её хмурой или озабоченной. К слову, её муж-иранец, Мердад — хореограф, у них очаровательный двухлетний малыш. Вот Экрам — редкой эрудиции специалист по РНР с чувством юмора, которому позавидует любой профессиональный комедиант (и которому отчаянно завидую я). Его жена Эрика, синеглазая красавица-блондинка — мать двух славных дочурок восьми и четырёх лет — врач-офтальмолог с внешностью и статью манекенщицы. Вот его приятель Озгюр — один из обаятельнейших людей, встреченных мною в жизни, — на нём держится, прошу простить за невольный каламбур, вся поддержка нашего продукта. Шестнадцатилетним пареньком он бежал вместе с любимой из-под тяжёлой руки родственников, собиравшихся их разлучить, к дяде в Германию. Дядя пустил беглецов переночевать, но утром выставил на улицу — не посмел пойти против воли старшего брата, отца Озгюра. Ребят приютили дядины соседи — одинокие старики-баварцы. Озгюр закончил университет и практически сразу начал работать у Фредди. Кроме дела, их связывает хобби — увлечение мотогонками. (Дилек руководит филиалом «Anson‘s» на Банхофштрассе.) Вот наш завхоз (хаусмайстер) Нур Али Хамид — его старший сын, лейтенант бундесвера, в совершенстве владеющий фарси, таджикским и урду, уже два года служит в Афганистане. Нур Али полностью одобряет решение сына: если талибы победят, говорит он, то рано или поздно придут сюда. У него свои счёты с дикарями и калеками, поклоняющимися чёрному камню, однако расспрашивать его мне неудобно — бог, как говорится, миловал, но в известные времена мы вполне могли оказаться с ним по разные стороны мушки. Вот Клаус — блестящий математик и фантастический зануда: ему ничего не стоит разбудить в полтретьего ночи с субботы на воскресенье нашего руководителя системной группы с требованием немедленно «запилить назад» засбоивший по неведомой причине VPN. Вот Сара — рыжеволосая зеленоглазая ирландка, неуловимо похожая на голливудскую «звёздочку» Эми Адамс — она «подтягивает» английский сотрудников, если есть такая необходимость. Наверное, на этом закончу пока — иначе вместо рассказа получится целый роман.
Пожалуй, ещё одно — совершенно необходимое на этот раз — отступление. Фредди — большой ценитель современного искусства. Кусочек холла перед кабинетом Фредди украшает инсталляция — несколько раколовок из нержавейки, затканных паутиной стальной проволоки. Все стены в офисе увешаны картинами — есть среди них и такие, что вызывают неоднозначную реакцию неподготовленной аудитории.
Мизансцена разыгралась такая.
Фредди с несколько стеклянной улыбкой направляется к соискателю, дабы приступить к собеседованию. Наср-Алла начинает подниматься ему навстречу. В этот момент из коридора, пыхтя и отдуваясь, появляются двое ребят из системной группы с картиной — два на полтора — наперевес, которыми руководит взвинченный автор произведения.
Охватив орлиным взглядом из-за диоптрий композицию (раньше Фредди и Наср-Аллы), я уже понял, что сейчас последует. Однако такой реакции, как у нашего гостя из солнечной долины Бекаа, никто — даже я, в принципе, неплохо знающий этот контингент — не ожидал.
Увидев картину, изображающую даму полусвета в эксгибиционистском порыве — роза в зубах, распахнутый плащ, под которым нет ничего, кроме пояса для чулок (художник, мать его так, ещё и сделал «акцент» кроваво-красным мазком на причинном месте) — Наср-Алла на несколько долгих секунд превратился в соляной столб. Опомнившись, он присел, издал громкое шипение, перемежаемое неразборчивыми, но наверняка цветистыми, ругательствами, и, ринувшись к выходу, со всей дури грохнулся о дверь своим правоверным, оскорблённым до дна души, организмом.
Присутствующих поразило нечто вроде ступора: мы тупо смотрели, как Наср-Алла, поднявшись и вытерев рукавом юшку с бороды, продолжил биться о дверь, аки шмель, вместо басовитого гудения издающий нечленораздельные вопли. Так продолжалось до тех пор, пока снаружи дверь не открыл кто-то из возвращающихся с ланча сотрудников: введённый с клавиатуры замка код освободил язычок, и Наср-Алла, едва сбив с ног своих невольных спасителей — это были, кстати, Клаус и Сара — вылетел вон из кяфирского вертепа.
Фредди сделался похож на своего тёзку Крюгера из одноимённого фильма: я знал, что в ярости он страшен, но никогда прежде его в таком состоянии не наблюдал. Повернувшись к кадровику, — бледный, с покрытым холодной испариной лбом, бедняга Майк всё ещё таращился на дверь, — Фредди прошипел:
— Удали объявление. Немедленно. И чтобы больше никогда, — слышишь?! Никогда!
История третья, рассказанная Экрамом
— Дедушка давно звал нас в гости. Честно говоря, я не люблю туда ездить и не делал этого уже лет десять. Там всё какое-то не моё… Не знаю, понимаешь ли ты, о чём я. (Я очень хорошо понимаю — и киваю утвердительно.) А тут опять звонит и просит: приезжай, я хочу своих правнучек увидеть.
— Ладно, говорю, в ноябре, может быть, если на работе не будет ничего срочного — мы как раз новую версию продукта готовим. Он обрадовался, принялся рассказывать, как нас будет встречать, — ну, я тоже раскис, знаешь. И вдруг дедушка говорит: скажи своей жене — не Эрике, а «своей жене» — у нас женщины все носят хиджаб, она тоже пусть наденет.
У меня всё внутри затряслось.
— Нет, дедушка. Не будет Эрика ходить в хиджабе. Это дело принципа.
— Она твоя жена и должна тебя слушаться. Если скажешь ей надеть платок — она наденет. Она твоя жена!
— Ты не понял, дедушка, — вежливо, очень вежливо говорю: не хочу его обижать. — Это мой принцип. Не Эрики, а мой. Я никогда не попрошу её надеть платок, хотя, если попросил бы, она бы надела. Не потому, что я её муж. Я её муж, а она — моя жена, потому что мы любим и бесконечно уважаем друг друга.
— Ты не уважаешь меня, не уважаешь наши традиции, — грустно говорит дедушка. — Почему, Экрам? Почему?
И тут меня переклинило.
— Потому что твоя традиция — это страх. Страх перед будущим, перед огромным, ярким и стремительно меняющимся миром, ужас бедного дикаря, который не смеет шагу ступить без того, чтобы не ухезаться со страху. Твоя традиция — это козья тропа, пещера троглодита, дырявый рыбацкий баркас, из которого ты пялишься на проходящий мимо сверкающий многопалубный лайнер! — Экрам взмахивает рукой и морщится. — Ну, конечно, я какие-то другие слова говорил, я даже не помню точно, что — меня «рвало на Родину»… Что он видел в жизни, кроме своего анатолийского пейзажа и духана с такими же, как он, степенными и мудрыми стариками? Только что мне их мудрость?! Я жил и работал в дюжине стран, с разными людьми, у которых столькому научился! Прав, тысячу раз прав был Ататюрк — традиция должна знать своё место, иначе тебя сомнут, растопчут, завоюют. Тот, кто держится за традицию, вымрет, как динозавры. Иногда мне кажется, что эту проклятую традицию кто-то специально накручивает, чтобы мы, люди, не двигались дальше, чтобы навсегда заточить нас на этой планете, а то и вообще уничтожить. Я выкричал всё это в трубку, бросил телефон — и увидел Эрику в проёме двери, со слезами на глазах и прыгающими губами. Она не понимает по-турецки, но она понимает меня, и этого мне достаточно… Мы не поедем к дедушке. Может быть, никогда.
Никогда — очень страшное слово. Не так ли?
Красной линией через весь текст: мусульман унижают, мусульман оскорбляют, мусульман третируют, над ними смеются. Это безобразие, это недопустимо. Нужно собраться, объединиться и показать обидчикам кузькину мать. Каддафи дует в ту же дуду уже лет сорок. А тут к ним присоединяется строитель
Это любимая тема мусульман, даже весьма приличных с виду — мы такие бедные, но гордые и очень мстительные. Мы вам отомстим за все унижения!
Я только не могу никак понять: о каких таких «унижениях» и «обидах» речь? Их грабят проклятые ТНК? Очень неприятно, согласен. Но ТНК грабят всех — и негров, и малайцев, и даже белых англосаксов протестантского вероисповедания. И уж без помощи местных исламских элиток злодеи-олигархи из ТНК ни в одной исламской стране и дохлой мыши бы не украли. Может быть, они «обижаются» на то, что их как-то не так, не по уму и не по заслугам, встречают на Западе? Вот об этом я как раз хочу рассказать парочку историй.
История первая
Я тогда преподавал компьютерную безграмотность на интеграционных курсах (пришлось даже книжку по Windows+Office специально из нескольких источников скомпилировать — иначе невозможно было работать). В одной комнате шли мои занятия, а в соседней — занятия по немецкому языку, опять же, для «интегрантов».
В один прекрасный день (поздняя весна, почти лето, довольно жарко) появляется у нас некий господин из гордой и независимой исламской страны (пусть будет г-н Хассан). Начальство встречает его, как дорогого гостя, (ведомство по трудоустройству, страдающее тяжёлой формой интеграстии — потом как-нибудь объясню, в чём это выражается — за каждого такого студиозуса перечисляет фирме нехилую денюжку) и торжественно препровождает его в кабинет, где проходит (только начался) урок живаго великонемецкаго языка.
Через 10 минут г-н Хассан вылетает из кабинета — красный, как рак, и сталкивается чуть ли не нос к носу с шефом. Дальше происходит примерно такой диалог:
— Господин Хассан?!
— Я не быть туда!
— Куда «туда»?!
— Туда! (машет рукой в сторону кабинета). Я не учить туда немецкий!
— Прошу прощения, но почему?!
— Женщина!
— Женщина — что?!
— Женщина учить! Я мужчина! Нет мужчина учить? Почему нет мужчина учить? Женщина! Голова, волосы! Нога, рука, голый! Я не учить так! Нельзя!
Для маленькой консалтинговой фирмы, которая участвует в интеграционных программах, каждый студент — это удача. А потеря, соответственно, — неуд. Шеф делается сначала серым, а потом приобретает цвет варёной свёклы. Дело в том, что женщина, у которой не желает учиться немецкому г-н Хассан — как раз хороший специалист с соответствующим образованием и жена шефа. Да, чуть не забыл: шеф — африканец. Негр, стало быть. Соответственно, г-н Хассан позволяет себе орать на шефа и смотреть на него, как на говно: какой-то негр тут ему, Хассану — Хассану, пля! — командует, подумать только!
Понимая, что сейчас мультикультурная «идиллия» этой страны затрещит по всем швам, бочком выдвигаюсь так, чтобы сподручней оттащить шефа в направлении его кабинета.
В этот момент из кухни выходит наш столяр-плотник-прислугазавсё — немец, женатый, кстати, на африканке, крепкий мужик хорошо за пятьдесят. По лицу его видно — всё слышал. Он вежливо, но плотно берёт г-на Хассана за локоть одной рукой, а другой показывает на дверь:
— Выход — туда! Твоя идти — моя твоя проводить. Нога марш!
Занавес.
История вторая…
… приключилась уже в другом месте. Будучи в некотором роде «вольным стрелком» в коллективе — рабочий день ненормированный, могу 14 часов в офисе просидеть, могу 5 — в этот день я пришёл чуть ли не к обеду. И вижу: в холле сидит натуральный хизбаллон — штаны в носки заправлены, рубаха ниже колен, шапко вязаное на голове, борода клочками. Я, честно говоря, слегка оторопел: как-то ни среди коллег, ни в списке клиентов ничего такого вроде бы не значилось.
Снедаемый любопытством, заглядываю к нашему кадровику. Оказывается, зовут гостя Наср-Алла, и он — соискатель на место программиста по Javascript и чего-то там с веб-сервером нашего продукта. Наш демократичный до мозга костей генеральный — бывший хипарь, ныне доктор математики, любитель брюта и гоночных автомобилей — разместил объявление о найме через ведомство по трудоустройству. И вот результат.
Как сказано выше, генеральный — славный мужик во всех смыслах этого слова. Начав с арендуемого гаража, сегодня он возглавляет фирму с четырьмя филиалами — в Лондоне, Цюрихе, Сингапуре и Аделаиде, в которой работает почти полтысячи человек. Мы называем его просто Фредди. По пятницам он (если не инспектирует зарубежные штаб-квартиры) вместе с сотрудниками уговаривает ящик шампанского — разумеется, после работы, развлекая публику историями своей бурной юности.
Вообще, о нашем коллективе следует хотя бы немного рассказать. Это самый настоящий интернационал — помимо немцев, которых, в общем, большинство, это шведы и чехи, индийцы и поляки, китайцы и русские, евреи и турки (и ваш покорный слуга). Это не «мульти-культи» — это европейцы. Именно они олицетворяют будущее Европы, которое всё ещё, несмотря на многочисленные проблемы, возможно. Они — Европа, которую я люблю и частью которой — по крайне мере, мне хочется в это верить — являюсь.
Вот Фредди — он до сих пор не избавился (подозреваю, нарочно) от своего протяжно-щебечущего цюрихского акцента, придающего отрывистой немецкой речи не передаваемое никакими словами очарование. Вот его ближайший друг и соратник, несмотря на разницу в возрасте — директор лондонского офиса Стэнли Хабиб, сын француженки и пакистанца, безукоризненно вежливый и в то же время сердечный, технократ с блестящим образованием, полученным в Массачусетском технологическом — хоть к ране его прикладывай. Вот Кармен — она родилась в Доминиканской Республике, переводит документацию к нашему продукту на испанский и помогает партнёрам из Латинской Америки в переговорах — кажется, я ни разу не видел её хмурой или озабоченной. К слову, её муж-иранец, Мердад — хореограф, у них очаровательный двухлетний малыш. Вот Экрам — редкой эрудиции специалист по РНР с чувством юмора, которому позавидует любой профессиональный комедиант (и которому отчаянно завидую я). Его жена Эрика, синеглазая красавица-блондинка — мать двух славных дочурок восьми и четырёх лет — врач-офтальмолог с внешностью и статью манекенщицы. Вот его приятель Озгюр — один из обаятельнейших людей, встреченных мною в жизни, — на нём держится, прошу простить за невольный каламбур, вся поддержка нашего продукта. Шестнадцатилетним пареньком он бежал вместе с любимой из-под тяжёлой руки родственников, собиравшихся их разлучить, к дяде в Германию. Дядя пустил беглецов переночевать, но утром выставил на улицу — не посмел пойти против воли старшего брата, отца Озгюра. Ребят приютили дядины соседи — одинокие старики-баварцы. Озгюр закончил университет и практически сразу начал работать у Фредди. Кроме дела, их связывает хобби — увлечение мотогонками. (Дилек руководит филиалом «Anson‘s» на Банхофштрассе.) Вот наш завхоз (хаусмайстер) Нур Али Хамид — его старший сын, лейтенант бундесвера, в совершенстве владеющий фарси, таджикским и урду, уже два года служит в Афганистане. Нур Али полностью одобряет решение сына: если талибы победят, говорит он, то рано или поздно придут сюда. У него свои счёты с дикарями и калеками, поклоняющимися чёрному камню, однако расспрашивать его мне неудобно — бог, как говорится, миловал, но в известные времена мы вполне могли оказаться с ним по разные стороны мушки. Вот Клаус — блестящий математик и фантастический зануда: ему ничего не стоит разбудить в полтретьего ночи с субботы на воскресенье нашего руководителя системной группы с требованием немедленно «запилить назад» засбоивший по неведомой причине VPN. Вот Сара — рыжеволосая зеленоглазая ирландка, неуловимо похожая на голливудскую «звёздочку» Эми Адамс — она «подтягивает» английский сотрудников, если есть такая необходимость. Наверное, на этом закончу пока — иначе вместо рассказа получится целый роман.
Пожалуй, ещё одно — совершенно необходимое на этот раз — отступление. Фредди — большой ценитель современного искусства. Кусочек холла перед кабинетом Фредди украшает инсталляция — несколько раколовок из нержавейки, затканных паутиной стальной проволоки. Все стены в офисе увешаны картинами — есть среди них и такие, что вызывают неоднозначную реакцию неподготовленной аудитории.
Мизансцена разыгралась такая.
Фредди с несколько стеклянной улыбкой направляется к соискателю, дабы приступить к собеседованию. Наср-Алла начинает подниматься ему навстречу. В этот момент из коридора, пыхтя и отдуваясь, появляются двое ребят из системной группы с картиной — два на полтора — наперевес, которыми руководит взвинченный автор произведения.
Охватив орлиным взглядом из-за диоптрий композицию (раньше Фредди и Наср-Аллы), я уже понял, что сейчас последует. Однако такой реакции, как у нашего гостя из солнечной долины Бекаа, никто — даже я, в принципе, неплохо знающий этот контингент — не ожидал.
Увидев картину, изображающую даму полусвета в эксгибиционистском порыве — роза в зубах, распахнутый плащ, под которым нет ничего, кроме пояса для чулок (художник, мать его так, ещё и сделал «акцент» кроваво-красным мазком на причинном месте) — Наср-Алла на несколько долгих секунд превратился в соляной столб. Опомнившись, он присел, издал громкое шипение, перемежаемое неразборчивыми, но наверняка цветистыми, ругательствами, и, ринувшись к выходу, со всей дури грохнулся о дверь своим правоверным, оскорблённым до дна души, организмом.
Присутствующих поразило нечто вроде ступора: мы тупо смотрели, как Наср-Алла, поднявшись и вытерев рукавом юшку с бороды, продолжил биться о дверь, аки шмель, вместо басовитого гудения издающий нечленораздельные вопли. Так продолжалось до тех пор, пока снаружи дверь не открыл кто-то из возвращающихся с ланча сотрудников: введённый с клавиатуры замка код освободил язычок, и Наср-Алла, едва сбив с ног своих невольных спасителей — это были, кстати, Клаус и Сара — вылетел вон из кяфирского вертепа.
Фредди сделался похож на своего тёзку Крюгера из одноимённого фильма: я знал, что в ярости он страшен, но никогда прежде его в таком состоянии не наблюдал. Повернувшись к кадровику, — бледный, с покрытым холодной испариной лбом, бедняга Майк всё ещё таращился на дверь, — Фредди прошипел:
— Удали объявление. Немедленно. И чтобы больше никогда, — слышишь?! Никогда!
История третья, рассказанная Экрамом
— Дедушка давно звал нас в гости. Честно говоря, я не люблю туда ездить и не делал этого уже лет десять. Там всё какое-то не моё… Не знаю, понимаешь ли ты, о чём я. (Я очень хорошо понимаю — и киваю утвердительно.) А тут опять звонит и просит: приезжай, я хочу своих правнучек увидеть.
— Ладно, говорю, в ноябре, может быть, если на работе не будет ничего срочного — мы как раз новую версию продукта готовим. Он обрадовался, принялся рассказывать, как нас будет встречать, — ну, я тоже раскис, знаешь. И вдруг дедушка говорит: скажи своей жене — не Эрике, а «своей жене» — у нас женщины все носят хиджаб, она тоже пусть наденет.
У меня всё внутри затряслось.
— Нет, дедушка. Не будет Эрика ходить в хиджабе. Это дело принципа.
— Она твоя жена и должна тебя слушаться. Если скажешь ей надеть платок — она наденет. Она твоя жена!
— Ты не понял, дедушка, — вежливо, очень вежливо говорю: не хочу его обижать. — Это мой принцип. Не Эрики, а мой. Я никогда не попрошу её надеть платок, хотя, если попросил бы, она бы надела. Не потому, что я её муж. Я её муж, а она — моя жена, потому что мы любим и бесконечно уважаем друг друга.
— Ты не уважаешь меня, не уважаешь наши традиции, — грустно говорит дедушка. — Почему, Экрам? Почему?
И тут меня переклинило.
— Потому что твоя традиция — это страх. Страх перед будущим, перед огромным, ярким и стремительно меняющимся миром, ужас бедного дикаря, который не смеет шагу ступить без того, чтобы не ухезаться со страху. Твоя традиция — это козья тропа, пещера троглодита, дырявый рыбацкий баркас, из которого ты пялишься на проходящий мимо сверкающий многопалубный лайнер! — Экрам взмахивает рукой и морщится. — Ну, конечно, я какие-то другие слова говорил, я даже не помню точно, что — меня «рвало на Родину»… Что он видел в жизни, кроме своего анатолийского пейзажа и духана с такими же, как он, степенными и мудрыми стариками? Только что мне их мудрость?! Я жил и работал в дюжине стран, с разными людьми, у которых столькому научился! Прав, тысячу раз прав был Ататюрк — традиция должна знать своё место, иначе тебя сомнут, растопчут, завоюют. Тот, кто держится за традицию, вымрет, как динозавры. Иногда мне кажется, что эту проклятую традицию кто-то специально накручивает, чтобы мы, люди, не двигались дальше, чтобы навсегда заточить нас на этой планете, а то и вообще уничтожить. Я выкричал всё это в трубку, бросил телефон — и увидел Эрику в проёме двери, со слезами на глазах и прыгающими губами. Она не понимает по-турецки, но она понимает меня, и этого мне достаточно… Мы не поедем к дедушке. Может быть, никогда.
Никогда — очень страшное слово. Не так ли?
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2010-09-25 18:57 (UTC)Что же по приведенной вами ссылке, то ясно, что к 92му году количество смешанных браков начало уменьшаться. Следовательно этот фактор никак нельзя считать основным. Да и к тому же надо понимать, что подобная статистика сильнее зависит от качества диагностики, чем от здоровья людей.
no subject
Date: 2010-09-25 19:11 (UTC)2. Диагностика улучшилась в 2 раза за это время?
no subject
Date: 2010-09-25 19:17 (UTC)PS Можете верить хоть в то что пришельцы виноваты.
no subject
Date: 2010-09-25 19:30 (UTC)Я не говорил что смешанные браки являются единственной причиной, я говорил об их пагубности в отсутствие необходимой выбраковки в следующих поколениях, а она должна быть повышенной.
http://taina-vz.narod.ru/taina2_9_5.html
Спасибо за разрешение верить в пришельцев :)
no subject
Date: 2010-09-25 19:45 (UTC)no subject
Date: 2010-09-25 19:54 (UTC)Если вы не верите в существование кукурузы, то вряд ли удастся вас убедить в существовании того, что глаз не видит - тех же генов, например
no subject
Date: 2010-09-25 20:10 (UTC)Кстати Бразильцы это практически целая нация метисов, выжили и живут неплохо.
no subject
Date: 2010-09-25 20:19 (UTC)это довольно бессмысленная фраза
о бразильцах - есть два варианта - либо нация из потомков метисов уже в основном сформировалась (тогда их нельзя называть метисами), или потомки метисов в процессе вырождения, а высокая рождаемость и успехи медицины улучшают статистику
no subject
Date: 2010-09-25 20:39 (UTC)2)Ну вот когда выродятся, тогда и можно будет говорить.
no subject
Date: 2010-09-27 15:00 (UTC)2. А куда делись римляне? В начале нашей эры такой этнос был, через 2-3 века его не стало
no subject
Date: 2010-09-27 19:51 (UTC)2. Исчезла нация римлян, как этнос они влились в состав нынешних итальянцев, французов, испанцев. Кстати многие греки века до 15 себя только ромеями и называли, румыны опять же.