gabblgob | Маршал, которого мы потеряли (Reply)

«Герой двух войн, он ни разу не нарушил присяги. Был верен царю, а потом верен Финляндии. Чтить его лучше, чем тех, кто подвергал репрессиям горожан даже во время блокады. А он не двинулся на Питер вопреки общественному мнению [своей страны], требовавшему отомстить за Зимнюю войну».

Светлана Гаврилина

Позволите вы мне или нет, я немного поконспироложу. Очевидно, что Сталин и финны попались в ловушку, расставленную англичанами. Первый, одержимый идеей откоммуниздить всё, до чего дотянутся заграбки, не просчитал последствий, и предстал перед всем миром не только кровожадным бандитом, которого за зверства немедленно выперли из гестапо Лиги наций, но и, что гораздо важнее, дал Гитлеру основания сомневаться в долговременности Пакта, чем вынудил фюрера начать подготовку к нападению на СССР. При этом Сталин оказался в положении, когда у него в случае нападения Гитлера не будет никаких других вариантов, кроме как обратиться за поддержкой к англо-американскому альянсу. Финны же, поддавшись на многочисленные намёки Уайтхолла о немедленной и безоговорочной помощи чуть ли не экспедиционным корпусом, полезли в бутылку и отказались удовлетворить пусть и наглые, но в реалиях той эпохи не совсем необоснованные требования «отодвинуть границу». Свою роль сыграли и немцы, надеясь на прямое военное столкновение Лондона и Москвы. Клубок ещё тот.

Маннергейм, не будучи официальным главой Финляндии, рекомендовал правительству Суоми вступить в переговоры с Кремлём, но почитавшие себя самыми умными на свете демократические лидеры наплевали на мнение человека, который на интригах собаку съел. А ведь Маннергейм принадлежал к славному племени тех ещё, настоящих аристократов «с раньшего времени», умевших в грязной по определению политической игре сохранять и честь, и достоинство. Это искусство на выборах не получишь, это впитать нужно. В общем, поэтому я категорически приветствую маннергеймобус, в отличие от сралинобуса, каковой вызывает у меня инстинктивную брезгливость.

Вообще вопли о русофобии Маннергейма не вызывают ничего, кроме хохота и опять же брезгливости к вопящим, поскольку великий маршал отлично знал как недостатки, так и достоинства русских и отзывался о русском солдате примерно так (цитирую по памяти):

Недооценка вероятного противника вкупе с самомнением — типичнейшие черты современного немецкого командования, культивируемые кадровой политикой фюрера, с его антиславянскими и антирусскими взглядами. На самом деле очевидно, что русские солдаты быстро обучаются, все схватывают на лету, действуют без задержки, легко подчиняются дисциплине, отличаются мужеством и жертвенностью и готовы сражаться до последнего патрона, несмотря на безнадёжность ситуации.

Это был великий человек, настоящий аристократ, «невольник чести», однолюб и великий зануда, мемуары которого можно употреблять лишь в гомеопатических дозах, что, как ни странно, нисколько не умаляет его военного и организаторского гения, но, напротив, неопровержимо о таковом свидетельствует. Именно Маннергейм и такие, как Маннергейм — «Россия, которую мы потеряли».

А финны — нашли. Что ж — есть, чему поучиться.

* * *

— Нравится мне твоё настроение, — Городецкий улыбнулся, кивнул. — Нравится. Ты когда вернулся, вообще?

— Четвёртого дня. Радищевским маршрутом, знаешь ли — из Петербурга в Москву. Через Гельсингфорс.

— А там ты что делал? С Маннергеймом чаи гонял? — улыбнулся Городецкий.

— Ну да, — невозмутимо кивнул Гурьев, явно не принимая шутки. — Интересный он дядька, скоро восьмой десяток — а хватает всё с полуслова. На ходу, что называется, подмётки рвёт. Ничего объяснять вообще не надо. Очень я доволен, очень.

— Ты что?! Ах, твою мать…

Городецкий загнул конструкцию — любой боцман бы позавидовал. Такого свинства Гурьев стерпеть не мог.

— Опустился, — с неудовольствием констатировал он, меряя Городецкого взглядом с ног до головы. — Это как понимать прикажете? Столбовой русский дворянин, предков из Бархатной книги за восемь веков — не перечесть, и — вот так? Понятно, что в кругу товарищей сие за великую доблесть почитается. Но нам этого не надо. Не наш метод. Да ведь?

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — дёрнул щекой Городецкий. — Господин генерал Царёв.

— И этого не надо, — спокойно продолжил Гурьев. — Мы друзья, а между друзьями никаких счётов быть не должно. И не будет. Но ты не забывай всё же: я — наставник, поэтому буду наставлять. Иногда. Так что ты о Маннергейме хотел спросить?

— Это я тебя хотел спросить.

— Ах, да, — Гурьев изобразил на лице смущённую улыбку. — Я попросил Густава Карловича держать для нас несколько окошек на границе. Нам, как я понимаю, придётся кое-каких людей отсюда отправлять — всех мы всё равно никогда не прикроем.

— Нет, — Городецкий опустил голову. — Всех — никогда.

— Вот. А кроме того, нам для нашего проекта потребуются люди с образованием, которое в родных палестинах по целому ряду причин получить просто невозможно. Так?

— Так, так! Слушай, а как же ты к нему попал?!

— Это, брат Варяг, службишка, не служба. Труден только первый шаг. Ну, первые несколько. А потом… — он махнул рукой. — Потом всё гораздо проще. Не только попал, но и был со всем вниманием выслушан. И даже, можно сказать, обласкан всячески. Всё-таки Густав Карлович — генерал-лейтенант русской службы, а старая присяга не ржавеет. Зануда он, конечно, необыкновенный. Но — наш человек. Наш. До мозга костей наш.