![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Сложные отношения
Почему многие художники проявляют такие, казалось бы, странные для разумного человека левые наклонности? Мне кажется, тут копать надо не «направление разума», а «направление чувств».
Талант, стремление к переложению переживаний в художественную форму — это вообще-то область чувств. Художник — всегда немножко эксгибиционист, ему хочется, чтобы читали, смотрели, обсуждали, спорили, ломали копья вокруг его произведений. Ничего противоестественного или, тем паче, зазорного в этом нет. Вообще, искусство — это резонанс. Если художнику удаётся ввести своего визави в состояние резонанса, чтобы он почувствовал то же самое, пережил то же самое, что и художник — это успех, жизнь в искусстве удалась. Метемпсихоз, одним словом. Чем больше резонанс, тем «лучше» искусство. (Вот, кстати, и ответ на вопрос, отчего дидактические писания «с идеей» всегда скучны.) Чем больше аудитория, тем больше резонанс. Художник — существо, жаждущее любви. Таким уж он рождается, «уродом». Неважно при этом, насколько любящими были его родители, семья, окружение — важен разброс между реальным и чаемым. Потребность в любви может быть настолько велика, что насытить её не в состоянии никакое семейное счастье и понимание близких. Художнику требуется больше. Просто — больше, и всё тут. Поэтому не стоит удивляться тому, что всякий художник стремится «в массы», к тиражам, выставкам и «чёсу» по провинциальным сценам вплоть до полного самозабвения, выпадения зубов, волос и прочих ужасов. А кто обещает нам, хехе, художникам, признание со стороны масс и сопутствующие этому признанию пряники? Левые, конечно же. Отдайся, говорят они, народным устремлениям, подмахни большинству, и мы обеспечим тебе миллионы половозрелых девиц, выпрыгивающих из трусиков при одном только упоминании твоего славного имени. Когда художник говорит «я творю для себя, мне плевать на мнение толпы», он, конечно же, хотя и совсем чуть-чуть, но всё-таки лукавит. Помните об этом, когда услышите очередные элитарные откровения. Ну, разве что откровенничать примусь я сам.
Однако же деменция и распад умственно-чувственного пространства на территории современной РФ достигли таких пугающих масштабов и набрали такую обескураживающую скорость, что искренне и неудержимо тяготеющие к массе художники, осознав — или, точнее, почуяв — разверзающуюся перед ними бездну, резко качнулись «вправо». Запущенное Хуйлом и его верными хуйлопами расчеловечивание, снятие культурного слоя ведёт к тому, что резонанс не возникает — ведь для резонанса требуется определённый настрой, некая культурная платформа, а существо, барахтающееся в океане дикости, опростившееся до рептильных подёргиваний, не способно войти с художником в резонанс. Кроме того, художник тем и отличается от политика-впопулиста, что его интересует не резонанс вообще, а резонанс определённого качества, невозможный без культурной платформы. И тут перед художником встаёт вопрос: кто он — пузырь, надуваемый смрадом, исходящим от орептиливающихся масс, или нечто большее? И так получается, что художник, стремящийся сохранить сложность своего внутреннего мира для последующего раскрытия его перед публикой ради снискания всеобщей любви и поклонения, вынужден уходить в «элитарность», «отрываться от народа», противопоставлять себя одичалым — или равнодушным, на резонанс вообще неспособным, — ни на высокий, ни на низменный. Художник же, потакающий одичанию, сам себя унижает — и тем уничтожает.
Это всё, что нужно знать о художниках и левизне, но не всё, что я хотел сказать.
Странным образом эти размышления привели меня, смею думать, к разгадке того, что такое аристократия и как она получается, а также к пониманию, почему аристократия настолько важна и почему обойтись без неё невозможно. Взаимосвязь художника и аристократа очевидна: аристократ — инициатор потребления культурных ценностей, художник — их создатель. Первый нуждается во втором не меньше, чем второй — в первом. Это несовершенный, но плодотворный симбиоз, и, возможно, его несовершенство служит своеобразным залогом его непрекращающегося развития. Да и в генезисе левых движений аристократия сыграла далеко не последнюю роль.
Почему хуйлоп, ворвавшись во дворец, протыкает штыком полотно, изображающее семнадцатую баронессу Чествик в виде Елены Прекрасной, протягивающей яблоко Парису, в котором так легко узнать одиннадцатого графа Ростерфильда? Почему он разбивает вазу династии Цинь и срёт в горшок с орхидеей? Потому, что всё это дворцовое великолепие ужасно сложно, и для того, чтобы его сохранять и поддерживать — я уже молчу насчёт того, чтобы преумножать — нужно этой сложности соответствовать. Хуйлоп, будучи животным достаточно сметливым, чтобы сопоставить сложность дворца с собственной простотой, рефлекторно отказывается от восхождения к сложности, и упрощает, как может: гобелен — на портянки, картину — в растопку, в вазу — насрать (хотя клозет с водопроводом буквально в двух шагах). Так проще!
Аристократическая парадигма полностью противоположна. Аристократизм — это осознание необходимости облагораживания среды обитания, а, значит, нарастания её сложности, и, следовательно, улучшения и совершенствования себя для соответствия этой сложности, — и наращивание усилий по дальнейшему усложнению. Аристократия понимает, что удержание подданных в скотстве входит в противоречие с необходимостью облагораживать среду, а намеренное оскотинивание — делает облагораживание вовсе несбыточным, ибо оскотинивать прочих, не оскотиниваясь самому, невозможно. Аристократ гордится не предками как таковыми, а достижениями предков, и воспитан в стремлении эти достижения сохранить и преумножить, — что, опять-таки, в простоте нереально. Аристократ воспитывает своих потомков так, чтобы гордиться ими, и живёт так, чтобы им могли гордиться его родители и прародители. Аристократия на протяжении всей своей жизни проверяет и ранжирует традиции, сохраняя и укрепляя те, что способствуют облагораживанию и усложнению среды, и отметая те, что этому мешают. У аристократии крепкие, основанные на уважении, семьи и много детей, потому что человеческая природа несовершенна и даёт сбои даже при самых строгих и проверенных воспитательных методиках. (Мы над этим работаем, но прорывы ещё впереди, а жить нужно здесь и сейчас.) Аристократия, благодаря форе в потреблении и преумножении культуры и опыте управления, раньше буржуазии поняла необходимость эмансипации масс и возглавила этот процесс, избежав катастрофических потрясений, сохранив навыки управления, создания и укрепления авторитета.
Аристократия осознаёт абсолютную ценность свободы — сначала для себя, потому что начинать с чего-то или с кого-то необходимо, а начинать с себя совершенно естественно и правильно, — и отстаивает её во взаимоотношениях с верховной властью: «мы, которые не хуже тебя, согласны признавать тебя, который не лучше нас, своим королём, если ты будешь блюсти наши вольности, а если нет — то нет». Какой трагический контраст составляет эта чеканная формулировка с московским «Царю государю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Руси бьет челом холоп твой Ивашка княз Ондреев сын Голицын»! За два с половиной века так и не удалось вырастить аристократию как класс, несмотря на отдельные впечатляющие примеры. Слой оказался слишком тонким. Тут, конечно, неизбежно возникают вопросы: а хотели ли вырастить? А годился ли на это «человеческий материал», состоявший на добрых три четверти из ордынской «знати», безжалостно воспитуемой до этого в полном и безоговорочном подчинении ханской воле — поколениями?
Конечно, идеальный образ аристократии не соответствует действительности во всей полноте, но идеал необходим, как ориентир. Аристократия, имевшая в голове такой идеал, добилась выдающихся успехов. Общества, где тирания растоптала или подчинила аристократию, по сей день влачат жалкое существование, ни в малейшей степени не соответствуя вызовам современности. Смутно осознавая это, подобные общества стремятся уничтожить модели, доказавшие свою успешность, — но раз за разом терпят поражение, отступая перед свободой и сложностью, идущими рука об руку.
Поэтому, несмотря на происходящее прямо сейчас, я остаюсь оптимистом.
Originally published at Ardet Verbum. You can comment here or there.
no subject
я говорю о художниках современности, но не сомневаюсь, что если бы Вермеер или Джотто знали, как стать всенародно любимыми, они бы старались :)
с тем, что в "20-м веке аристократия сильно потеряла свое значение", я категорически не согласен
ушла в тень - да, но значение её даже возросло
no subject
Критическая масса чего?
Ну смотрите, реально к XX в. изменились две вещи:
во первых, появился сам принцип массового производства вообще (это конвеер и коневеерный подход), и этот принцип как раз привел к тому что аристократия потеряла своё экономическое значение - ну сейчас совсем смешная ситуация, что в Fortune top-100 никто больше десятилетия не держится, а где-то в XIX в в ТОПе начались радикальные изменения - он начал просто часто меняться и туда стали всё чаще попадать промышленники, которые часто арестократичностью не отличались (до того весь ТОП богатейших людей мира занимали аристократы, точнее феодалы в классическом смысле - которых государство наделило за заслуги большим куском земли); да и собственно в XXв. уже пошла следующая волна - промышленники _начали_ делиться с работниками и появился широкий средний класс (особенно заметен был этот переход в России - где просто большинство людей были так называемая "чернь", которые жили без не то что медицины, а даже без элементарной гигиены, что люди с хоть какими-то деньгами старались жить отдельно, чтобы просто не подвергаться риску заражения обычными вшами);
Второе - ЕМНИП около XVII в. сложилась фактически нынешняя система среднего образования - появилась сеть средних школ, которая учила всех без исключения, и собственно неаристократы получили возможность в том числе и большую культуру воспринимать (а до того большую культуру воспринимали только аристократы и совсем отдельные уникумы из низов, а у народа была своя совсем отдельная так называемая народная культура).
Да, собственно отличие среднего класса очень простое - это люди которые могут стабильно хорошо питаться и из собственного кармана оплатить своим детям высшее образование, но только у верхнего сегмента среднего класса появляется возможность покупать реальные предметы искусства, ибо оно по-определению дорогое.
Вообще это есть суть того что я хочу сказать - что искусство специфично своей уникальностью - кроме синематографа, музыки и литературы (ну пусть еще фото), вобщем всё остальное искусство невозможно потреблять в больших количествах, как раз ввиду того что немассовое искусство потому и ценится что его мало, и в то же время оно принципиально затачивается на узкий круг потребителей-гурманов, что его неподготовленный человек просто не может понять.
- Да, сейчас практикуются изощренные подделки (сам относительно недавно держал в руках напечатанную на струйнике копию картины, на которой поверх картинки грамотный человек сделал разводы бесцветным лаком, что появилась иллюзия картины маслом), но ни о каком массовом распространении даже таких подделок речи не идет.
Еще думаю хороший пример по теме - ютюб - когда он только появился, было много мнений что вот, наконец-то технологии позволят всем и каждому стать художником (в смысле режиссером и оператором), ну и реально мы видим что там действительно есть некоторый совсем небольшой процент действительно яркого искусства от неспециалистов, но подавляющее большинство там с точки зрения искусства не более чем мусор.
no subject
Но ведь до того не было средств тиражирования и распространения, так что знание как стать именно всенародно любимым (понятным) художником было без толку.
А собственно, настоящий творец как раз тем и силен, что способен чувствовать тренды.